Троянова — сама страна ОЗ. Артхаусная и народная. Элли и Кабирия, Мордюкова и Шарлиз Терон в одном лице. Сначала ее знали критики и синефилы, потом пришла Ольга — как море полноводная. Тетка из спального района — родня миллионам, из последних сил пытающаяся залатывать треснувшую гармонию окружающего мира. Не залатывается.Взрывная волна «нового натурализма». Мать в сверлящем сердце «Волчке», «обмякшая от слез» неформалка Гришка с чипсами, динамит Вика из Ебурга, вламывающаяся в чужую жизнь, ангелоподобная Панночка. Если нужно, ведьма и царица, Солоха и простодушная Снегурочка Шабадинова из Малой Ляли, ищущая счастье на улице Трофорезов в пожаре новогодних фейерверков. Актриса «без дна без покрышки».
Незадолго до нашего разговора она прилетела с очередных съемок «Последнего героя» из Африки, с корабля — на бал: начались съемки комедийного сериала по сценарию Василия Сигарева. Поначалу отказалась режиссировать, хотя ее короткометражка «Рядом» получала фестивальные награды.
— Я взвешенно решила не быть режиссером. Но Сигарев снимать отказался. Понимаю его: наше кинопроизводство ужасающе бесправное, сложное. При самых прекрасных замыслах — крошечный бюджет, в итоге невозможность осуществить задуманное. Хочешь заработать — идешь в стыдном кино сниматься. Редкая вещь — гармония коммерции и творчества. А тут отличный сценарий. Вася предлагает снимать мне: «Ты чувствуешь и знаешь мою драматургию». В итоге согласилась, несмотря на отсутствие амбиций, которых, кстати, у меня давно и в актерской профессии нет… Наивернейшая позиция: в неспокойное время легко относиться к своей жизни, потому что в любой момент может все…
— Оборваться… Про что кино?
— Вася, как обычно, пишет про женщину. Даже трогательно, что продолжает думать и писать про женщин.
— А писал, как всегда, на тебя?
— Была для меня роль второго плана. В главных — четыре девчонки. Но есть там алкоголичка. Мне, может, больше всего хотелось сыграть ее, чем режиссировать. Но так карта легла. Мы честно сделали пробы. Я себя проверила. Но снимая себя, можешь потерять контроль над площадкой. Мне однажды сказал Серебренников: «Понимаешь, ты же шаровая молния, тебя надо в коридоры загонять».
— Жаль, что вы с Кириллом ничего не сделали.
— Собирались… Приглашал в спектакль «Кому жить на Руси…». Не получилось по срокам.
— Кажется, в твоей жизни многое проистекает из исковерканного детства в поселке под Свердловском, из общения с мамой, женщиной непредсказуемой, в графе «отец» записавшей «Александр Сергеевич» в честь Пушкина, да и фамилию Троянова она выдумала из уважения к Троянскому коню. Где это все сейчас? Важно и дорого или бесследно ушло?
— Это прошлое, которое не хочу забывать, мои корни, моя жизнь. Но оно меня больше не держит.
— Москва меняет?
— Да. Ощущаю себя наконец-то абсолютно взрослым человеком. И мое пристальное внимание к происходящему в стране — тоже взросление. Думаю, мы слишком инфантильны, мы страна подростков, которым нужен строгий воспитатель. Поэтому важно взрослеть, меняться. Вот, к примеру, Сигарев написал сценарий «Медея», который сам не собирался снимать. Была договоренность с продюсером Ромой Борисевичем, что режиссер другой. Но меня не спросили, готова ли я сниматься в материале, который уже пережила, ставшем частью прошлого…
— Мощный материал: мистика, трагедия… Читала сценарий, представляла, что ты Медея.
— Возможно, но я не могу повторяться. Хотя прошлое — да, мое богатство, и многое из него мы перенесли в наше с Васей кино.
— «Волчок» откровенно биографичен. Это твоя мама, твоя история…
— «Волчок» оказался для меня началом моего спуска в личный апокалипсис. И я туда дошла, скажу тебе откровенно. Восхождение из ада дорогого стоило.
Потому так ценю сегодня свою новую жизнь. Трезвую — добавлю. Потому что алкоголь и спасал, и крушил меня.
— Не знаю вообще, у кого хватило бы сил пережить смерть сына…
— Ты понимаешь, в «Волчке» девочка умирает. Мой сын в тот день приходит на съемку… вот он сидит на обочине и смотрит на эту гибель. Это был единственный раз, когда он на площадке появился. И сцена была жирнее, чем в фильме. Я убивалась над погибшей дочерью. Снимали сложно: краны, специальный свет, вырубали и включали светофоры с помощью Главэнерго. Рядом «Уралмаш», народ улюлюкал… В общем, кошмар. А эпизод, по мнению Сигарева, оказывается лишним. Он же наблюдал за моими взаимоотношениями с мамой и говорит: «Нет, горбатого могила не исправит», — и убирает этот финал с плачем, раскаянием героини, отрезает наш самый дорогой съемочный день. Хотя на самом деле в «Волчке» я играла не маму и даже не историю моего детства — Вася ее трансформировал, сделал своей. Скорее так: я играла себя — будущую. Вот парадокс.
— Но ты же не такая, как она.
— Я тоже прошла этот путь, спустилась в темень. Ведь мать в «Волчке» — адище на двух ножках. Кто она? Черт с рогами.
— Да, с этим разбитым кувшином молока, разбитой детской любовью.
— Разбитой и своей жизнью, пронеслась она мимо всего. Вот и я пронеслась. Мимо сына, мимо каких-то главных вещей, опустилась на дно, чтобы потом подняться.
— Где точки опоры, где взять силы, чтобы из черного болота выкарабкаться?
— Понять, что и не таких сносило. Высоцких, Балабановых… Но гигант ты или муравей, нужно подниматься.
— Про дистанцию с героиней интересно думать. Многие сравнивали тебя с твоей Викой в «Кококо» Авдотьи Смирновой, лихой периферийной маленькой разбойницей, встретившейся с библиотечной интеллигенткой.
— Кстати, я так ее и не поняла окончательно. Просто делала то, что хочет Дуня — по максимуму. И Вику полюбили.
— А многие эту ее манеру — запойное панибратство — узнали… Хотя не такая уж Вика однозначная — не варвар, просто другая. И фильм про столкновение двух миров.
— Ну да, интеллигенции и народа. Но Вика от меня далеко.
— Вот она-то точно осталась подростком.
— И я долго изживала внутреннее тинейджерство. Дуня со своим чутьем это почувствовала. Я ей говорю: «Настоящий инфантил — это я. А что? Девка с Урала, на что рассчитываю? Вечно в приключениях». Она отвечает: «Ну нет, ты не безответственный человек, значит, не инфантил». А я тогда поняла, что я безответственная. Мое падение и означало: «Все, дорогая. Отныне будешь нести ответственность исключительно за свою жизнь». Ни за кого другого отвечать не могу. Ни за то, что происходит в стране, ни за то, что делают мои близкие — только за свою жизнь. Это стало отправной точкой.
— Но ты снимаешь сериал, значит, отвечаешь за людей, которые с тобой работают?
— Люди назначили свой гонорар и должны выполнять работу. Моя задача — правильный кастинг, подбор команды. Вот зона моей ответственности. И я способна расставаться с людьми, не выполняющими свои обязанности.
— А если представить, что возьмешь ребенка в детдоме, ты же об этом думала?
— До определенного возраста, да. А сейчас, видишь, много людей, зная мою историю, об этом думают. Советуют. Мне даже сердобольные дамы из соцсетей присылали фотографии мальчиков… Я им пишу: «Это игрушка, что ли?» Зато я обнаружила, что, оказывается, могу быть полезна большему количеству людей. Искупать все, что наворотила, придется до конца жизни.
— Я была изумлена, прочитав, что у тебя философское образование. Впрочем, ты всегда от него отнекиваешься… хотя написала диплом по психоанализу…
— Скучно это все было, зато страшно любопытно было слушать современных философов, представляющих пусть спорные, но яркие исследования проблем сознания, мышления. Например, Керимова Тапдыга Хафизовича с его учением о социальной гетерологии и генеалогии. Что ты! Каждая лекция — событие. Сидели, раскрыв рот. Потом спорили. Конец 90-х, непонятно, какие профессии получать, иностранное слово «менеджмент» только входит в обиход. Что это? Нас же честно предупредили на факультете: «Мы ничему вас не обучаем. Пытайтесь думать сами. Вы сюда пришли учиться жить». Меня вот это цепануло: учиться жить. А университет просто дисциплинировал. В школе меня тянули — учиться не любила, все казалась мерзким: система обучения, учителя. У мамы была коллекция мирового джаза, на котором я выросла. За эту запрещенку нас буквально терзали. Вечно куда-то вызывали маму, писали анонимки, приходили с проверками. Мама неплохо разбиралась в политике и объясняла уже тогда, как сохранить себя, почему не надо встраиваться в систему, которая унижает, не дает развиваться.
Университет — запах свободы. Я же не сразу после школы поступила, я родила, ребенком занималась. Потом пришлось развестись. Первые признаки моего внутреннего роста мелькнули тогда, на философском, но я их растеряла. Училась учиться и рассчитывать на себя. Филфак — моя тайная гордость, не более. Я не философ, даже не преподаватель философских дисциплин, хотя есть диплом. Просто каждый этап жизни — сама жизнь. Я же параллельно еще потом в театральный поступила …
— И ушла оттуда в Малый драмтеатр «Театрон». А потом на таком градусе с сигаревским «Волчком» влетела в кино… Как забыть тот ваш фурор на «Кинотавре». После того как «Волчок» получил три главные награды (режиссура, фильм, лучшая актриса), устроители поменяли регламент: не может один фильм забрать весь призовой фонд.
— Я все ваше жюри тоже помню: и Бодрова, и Сельянова, и Смирнову, и Маковецкого, и тебя…
— Вы еще там ночью на пляже в драку ввязались. Вроде бы Сигарев стал за тебя заступаться, если я правильно помню.
— Ну, не драку, недоразумение дурацкое…
— Всем запомнилась эта диковатая парочка с Урала, предъявившая кино новой непреодолимой силы. И твоя харизматичная провинциальная мамаша: рыжая, безрассудная — разрушительная взрывная сила. Молоко с кровью. Ты вошла в тихое кино нулевых на таком градусе трагедии, казалось — край. А вы его перешагнули, развернув еще более страшную сказку про темноту — «Жить». Я думала: почему они идут путем таких жутких признаний, откровений. Почему?
Незадолго до нашего разговора она прилетела с очередных съемок «Последнего героя» из Африки, с корабля — на бал: начались съемки комедийного сериала по сценарию Василия Сигарева. Поначалу отказалась режиссировать, хотя ее короткометражка «Рядом» получала фестивальные награды.
— Я взвешенно решила не быть режиссером. Но Сигарев снимать отказался. Понимаю его: наше кинопроизводство ужасающе бесправное, сложное. При самых прекрасных замыслах — крошечный бюджет, в итоге невозможность осуществить задуманное. Хочешь заработать — идешь в стыдном кино сниматься. Редкая вещь — гармония коммерции и творчества. А тут отличный сценарий. Вася предлагает снимать мне: «Ты чувствуешь и знаешь мою драматургию». В итоге согласилась, несмотря на отсутствие амбиций, которых, кстати, у меня давно и в актерской профессии нет… Наивернейшая позиция: в неспокойное время легко относиться к своей жизни, потому что в любой момент может все…
— Оборваться… Про что кино?
— Вася, как обычно, пишет про женщину. Даже трогательно, что продолжает думать и писать про женщин.
— А писал, как всегда, на тебя?
— Была для меня роль второго плана. В главных — четыре девчонки. Но есть там алкоголичка. Мне, может, больше всего хотелось сыграть ее, чем режиссировать. Но так карта легла. Мы честно сделали пробы. Я себя проверила. Но снимая себя, можешь потерять контроль над площадкой. Мне однажды сказал Серебренников: «Понимаешь, ты же шаровая молния, тебя надо в коридоры загонять».
— Жаль, что вы с Кириллом ничего не сделали.
— Собирались… Приглашал в спектакль «Кому жить на Руси…». Не получилось по срокам.
— Кажется, в твоей жизни многое проистекает из исковерканного детства в поселке под Свердловском, из общения с мамой, женщиной непредсказуемой, в графе «отец» записавшей «Александр Сергеевич» в честь Пушкина, да и фамилию Троянова она выдумала из уважения к Троянскому коню. Где это все сейчас? Важно и дорого или бесследно ушло?
— Это прошлое, которое не хочу забывать, мои корни, моя жизнь. Но оно меня больше не держит.
— Москва меняет?
— Да. Ощущаю себя наконец-то абсолютно взрослым человеком. И мое пристальное внимание к происходящему в стране — тоже взросление. Думаю, мы слишком инфантильны, мы страна подростков, которым нужен строгий воспитатель. Поэтому важно взрослеть, меняться. Вот, к примеру, Сигарев написал сценарий «Медея», который сам не собирался снимать. Была договоренность с продюсером Ромой Борисевичем, что режиссер другой. Но меня не спросили, готова ли я сниматься в материале, который уже пережила, ставшем частью прошлого…
— Мощный материал: мистика, трагедия… Читала сценарий, представляла, что ты Медея.
— Возможно, но я не могу повторяться. Хотя прошлое — да, мое богатство, и многое из него мы перенесли в наше с Васей кино.
— «Волчок» откровенно биографичен. Это твоя мама, твоя история…
— «Волчок» оказался для меня началом моего спуска в личный апокалипсис. И я туда дошла, скажу тебе откровенно. Восхождение из ада дорогого стоило.
Потому так ценю сегодня свою новую жизнь. Трезвую — добавлю. Потому что алкоголь и спасал, и крушил меня.
— Не знаю вообще, у кого хватило бы сил пережить смерть сына…
— Ты понимаешь, в «Волчке» девочка умирает. Мой сын в тот день приходит на съемку… вот он сидит на обочине и смотрит на эту гибель. Это был единственный раз, когда он на площадке появился. И сцена была жирнее, чем в фильме. Я убивалась над погибшей дочерью. Снимали сложно: краны, специальный свет, вырубали и включали светофоры с помощью Главэнерго. Рядом «Уралмаш», народ улюлюкал… В общем, кошмар. А эпизод, по мнению Сигарева, оказывается лишним. Он же наблюдал за моими взаимоотношениями с мамой и говорит: «Нет, горбатого могила не исправит», — и убирает этот финал с плачем, раскаянием героини, отрезает наш самый дорогой съемочный день. Хотя на самом деле в «Волчке» я играла не маму и даже не историю моего детства — Вася ее трансформировал, сделал своей. Скорее так: я играла себя — будущую. Вот парадокс.
— Но ты же не такая, как она.
— Я тоже прошла этот путь, спустилась в темень. Ведь мать в «Волчке» — адище на двух ножках. Кто она? Черт с рогами.
— Да, с этим разбитым кувшином молока, разбитой детской любовью.
— Разбитой и своей жизнью, пронеслась она мимо всего. Вот и я пронеслась. Мимо сына, мимо каких-то главных вещей, опустилась на дно, чтобы потом подняться.
— Где точки опоры, где взять силы, чтобы из черного болота выкарабкаться?
— Понять, что и не таких сносило. Высоцких, Балабановых… Но гигант ты или муравей, нужно подниматься.
— Про дистанцию с героиней интересно думать. Многие сравнивали тебя с твоей Викой в «Кококо» Авдотьи Смирновой, лихой периферийной маленькой разбойницей, встретившейся с библиотечной интеллигенткой.
— Кстати, я так ее и не поняла окончательно. Просто делала то, что хочет Дуня — по максимуму. И Вику полюбили.
— А многие эту ее манеру — запойное панибратство — узнали… Хотя не такая уж Вика однозначная — не варвар, просто другая. И фильм про столкновение двух миров.
— Ну да, интеллигенции и народа. Но Вика от меня далеко.
— Вот она-то точно осталась подростком.
— И я долго изживала внутреннее тинейджерство. Дуня со своим чутьем это почувствовала. Я ей говорю: «Настоящий инфантил — это я. А что? Девка с Урала, на что рассчитываю? Вечно в приключениях». Она отвечает: «Ну нет, ты не безответственный человек, значит, не инфантил». А я тогда поняла, что я безответственная. Мое падение и означало: «Все, дорогая. Отныне будешь нести ответственность исключительно за свою жизнь». Ни за кого другого отвечать не могу. Ни за то, что происходит в стране, ни за то, что делают мои близкие — только за свою жизнь. Это стало отправной точкой.
— Но ты снимаешь сериал, значит, отвечаешь за людей, которые с тобой работают?
— Люди назначили свой гонорар и должны выполнять работу. Моя задача — правильный кастинг, подбор команды. Вот зона моей ответственности. И я способна расставаться с людьми, не выполняющими свои обязанности.
— А если представить, что возьмешь ребенка в детдоме, ты же об этом думала?
— До определенного возраста, да. А сейчас, видишь, много людей, зная мою историю, об этом думают. Советуют. Мне даже сердобольные дамы из соцсетей присылали фотографии мальчиков… Я им пишу: «Это игрушка, что ли?» Зато я обнаружила, что, оказывается, могу быть полезна большему количеству людей. Искупать все, что наворотила, придется до конца жизни.
— Я была изумлена, прочитав, что у тебя философское образование. Впрочем, ты всегда от него отнекиваешься… хотя написала диплом по психоанализу…
— Скучно это все было, зато страшно любопытно было слушать современных философов, представляющих пусть спорные, но яркие исследования проблем сознания, мышления. Например, Керимова Тапдыга Хафизовича с его учением о социальной гетерологии и генеалогии. Что ты! Каждая лекция — событие. Сидели, раскрыв рот. Потом спорили. Конец 90-х, непонятно, какие профессии получать, иностранное слово «менеджмент» только входит в обиход. Что это? Нас же честно предупредили на факультете: «Мы ничему вас не обучаем. Пытайтесь думать сами. Вы сюда пришли учиться жить». Меня вот это цепануло: учиться жить. А университет просто дисциплинировал. В школе меня тянули — учиться не любила, все казалась мерзким: система обучения, учителя. У мамы была коллекция мирового джаза, на котором я выросла. За эту запрещенку нас буквально терзали. Вечно куда-то вызывали маму, писали анонимки, приходили с проверками. Мама неплохо разбиралась в политике и объясняла уже тогда, как сохранить себя, почему не надо встраиваться в систему, которая унижает, не дает развиваться.
Университет — запах свободы. Я же не сразу после школы поступила, я родила, ребенком занималась. Потом пришлось развестись. Первые признаки моего внутреннего роста мелькнули тогда, на философском, но я их растеряла. Училась учиться и рассчитывать на себя. Филфак — моя тайная гордость, не более. Я не философ, даже не преподаватель философских дисциплин, хотя есть диплом. Просто каждый этап жизни — сама жизнь. Я же параллельно еще потом в театральный поступила …
— И ушла оттуда в Малый драмтеатр «Театрон». А потом на таком градусе с сигаревским «Волчком» влетела в кино… Как забыть тот ваш фурор на «Кинотавре». После того как «Волчок» получил три главные награды (режиссура, фильм, лучшая актриса), устроители поменяли регламент: не может один фильм забрать весь призовой фонд.
— Я все ваше жюри тоже помню: и Бодрова, и Сельянова, и Смирнову, и Маковецкого, и тебя…
— Вы еще там ночью на пляже в драку ввязались. Вроде бы Сигарев стал за тебя заступаться, если я правильно помню.
— Ну, не драку, недоразумение дурацкое…
— Всем запомнилась эта диковатая парочка с Урала, предъявившая кино новой непреодолимой силы. И твоя харизматичная провинциальная мамаша: рыжая, безрассудная — разрушительная взрывная сила. Молоко с кровью. Ты вошла в тихое кино нулевых на таком градусе трагедии, казалось — край. А вы его перешагнули, развернув еще более страшную сказку про темноту — «Жить». Я думала: почему они идут путем таких жутких признаний, откровений. Почему?
